Неточные совпадения
Важная барыня! гордая барыня!
Ходит, змеею шипит;
«Пусто вам! пусто вам! пусто вам!» —
Русской
деревне кричит;
В рожу крестьянину фыркает,
Давит, увечит, кувыркает,
Скоро весь русский народ
Чище метлы подметет.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей
деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности
в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь,
сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
Всё, что она видела, подъезжая к дому и
проходя через него, и теперь
в своей комнате, всё производило
в ней впечатление изобилия и щегольства и той новой европейской роскоши, про которые она читала только
в английских романах, но никогда не видала еще
в России и
в деревне.
— Да вот что хотите, я не могла. Граф Алексей Кириллыч очень поощрял меня — (произнося слова граф Алексей Кириллыч, она просительно-робко взглянула на Левина, и он невольно отвечал ей почтительным и утвердительным взглядом) — поощрял меня заняться школой
в деревне. Я
ходила несколько раз. Они очень милы, но я не могла привязаться к этому делу. Вы говорите — энергию. Энергия основана на любви. А любовь неоткуда взять, приказать нельзя. Вот я полюбила эту девочку, сама не знаю зачем.
— Но все же таки… но как же таки… как же запропастить себя
в деревне? Какое же общество может быть между мужичьем? Здесь все-таки на улице попадется навстречу генерал или князь. Захочешь — и сам
пройдешь мимо каких-нибудь публичных красивых зданий, на Неву пойдешь взглянуть, а ведь там, что ни попадется, все это или мужик, или баба. За что ж себя осудить на невежество на всю жизнь свою?
Не довольствуясь сим, он
ходил еще каждый день по улицам своей
деревни, заглядывал под мостики, под перекладины и все, что ни попадалось ему: старая подошва, бабья тряпка, железный гвоздь, глиняный черепок, — все тащил к себе и складывал
в ту кучу, которую Чичиков заметил
в углу комнаты.
В глуши что делать
в эту пору?
Гулять?
Деревня той порой
Невольно докучает взору
Однообразной наготой.
Скакать верхом
в степи суровой?
Но конь, притупленной подковой
Неверный зацепляя лед,
Того и жди, что упадет.
Сиди под кровлею пустынной,
Читай: вот Прадт, вот Walter Scott.
Не хочешь? — поверяй расход,
Сердись иль пей, и вечер длинный
Кой-как
пройдет, а завтра то ж,
И славно зиму проведешь.
А может быть и то: поэта
Обыкновенный ждал удел.
Прошли бы юношества лета:
В нем пыл души бы охладел.
Во многом он бы изменился,
Расстался б с музами, женился,
В деревне, счастлив и рогат,
Носил бы стеганый халат;
Узнал бы жизнь на самом деле,
Подагру б
в сорок лет имел,
Пил, ел, скучал, толстел, хирел.
И наконец
в своей постеле
Скончался б посреди детей,
Плаксивых баб и лекарей.
Дедушка принял ее желание за неблагодарность, прогневался и
сослал бедную Наталью за наказание на скотный двор
в степную
деревню.
Сам он тоже не посещал никого; таким образом меж ним и земляками легло холодное отчуждение, и будь работа Лонгрена — игрушки — менее независима от дел
деревни, ему пришлось бы ощутительнее испытать на себе последствия таких отношений. Товары и съестные припасы он закупал
в городе — Меннерс не мог бы похвастаться даже коробком спичек, купленным у него Лонгреном. Он делал также сам всю домашнюю работу и терпеливо
проходил несвойственное мужчине сложное искусство ращения девочки.
Это было
в конце февраля. Зима, затруднявшая военные распоряжения,
проходила, и наши генералы готовились к дружному содействию. Пугачев все еще стоял под Оренбургом. Между тем около его отряды соединялись и со всех сторон приближались к злодейскому гнезду. Бунтующие
деревни при виде наших войск приходили
в повиновение; шайки разбойников везде бежали от нас, и все предвещало скорое и благополучное окончание.
Но он робел и волновался недолго; спокойствие Одинцовой сообщилось и ему: четверти часа не
прошло, как уж он свободно рассказывал о своем отце, дяде, о жизни
в Петербурге и
в деревне.
Осень, лето и зима
прошли вяло, скучно. Но Обломов ждал опять весны и мечтал о поездке
в деревню.
Он
ходил по дому, по саду, по
деревне и полям, точно сказочный богатырь, когда был
в припадке счастья, и столько силы носил
в своей голове, сердце, во всей нервной системе, что все цвело и радовалось
в нем.
На другой день опять она ушла с утра и вернулась вечером. Райский просто не знал, что делать от тоски и неизвестности. Он караулил ее
в саду,
в поле,
ходил по
деревне, спрашивал даже у мужиков, не видали ли ее, заглядывал к ним
в избы, забыв об уговоре не следить за ней.
— Пусть драпировка, — продолжала Вера, — но ведь и она, по вашему же учению, дана природой, а вы хотите ее снять. Если так, зачем вы упорно привязались ко мне, говорите, что любите, — вон изменились, похудели!.. Не все ли вам равно, с вашими понятиями о любви, найти себе подругу там
в слободе или за Волгой
в деревне? Что заставляет вас
ходить целый год сюда, под гору?
«Нужна деятельность», — решил он, — и за неимением «дела» бросался
в «миражи»: ездил с бабушкой на сенокос,
в овсы,
ходил по полям, посещал с Марфенькой
деревню, вникал
в нужды мужиков и развлекался также: был за Волгой,
в Колчине, у матери Викентьева, ездил с Марком удить рыбу, оба поругались опять и надоели один другому,
ходил на охоту — и
в самом деле развлекся.
Райский пошел после этого рассказа
в рощу,
прошел ее насквозь, выбрался до
деревни и, встретив Якова, спросил, не видал ли он барышню?
— Первые годы детства моего
прошли тоже
в деревне.
Но мы легко раздвинули их, дав знать, что цель наша была только
пройти через
деревню в поля, на холмы.
Они назвали залив, где мы стояли, по имени, также и все его берега, мысы, острова,
деревни, сказали даже, что здесь родина их нынешнего короля; еще объявили, что южнее от них, на день езды, есть место, мимо которого мы уже
прошли, большое и торговое, куда свозятся товары
в государстве.
Мы вдвоем
прошли всю
деревню и вышли
в поле.
А ведь стоило только найтись человеку, — думал Нехлюдов, глядя на болезненное, запуганное лицо мальчика, — который пожалел бы его, когда его еще от нужды отдавали из
деревни в город, и помочь этой нужде; или даже когда он уж был
в городе и после 12 часов работы на фабрике шел с увлекшими его старшими товарищами
в трактир, если бы тогда нашелся человек, который сказал бы: «не
ходи, Ваня, нехорошо», — мальчик не пошел бы, не заболтался и ничего бы не сделал дурного.
Проходя мимо лавок мясных, рыбных и готового платья, он был поражен — точно
в первый paз увидел это — сытостью того огромного количества таких чистых и жирных лавочников, каких нет ни одного человека
в деревне.
— Как же, как же! — отвечал старовер. — Я давно знаю Дерсу. Он был молодым, когда мы вместе с ним
ходили на охоту. Жили мы
в то время на Даубихе,
в деревне Петропавловке, а на охоту
ходили на Улахе, бывали на Фудзине и на Ното.
С того времени
прошел год. Беловзоров до сих пор живет у тетушки и все собирается
в Петербург. Он
в деревне стал поперек себя толще. Тетка — кто бы мог это подумать —
в нем души не чает, а окрестные девицы
в него влюбляются…
Ну, не вытерпел, проведал,
в какую
деревню ее
сослали, сел верхом и поехал туда.
Татьяна Борисовна отправила к племяннику двести пятьдесят рублей. Через два месяца он потребовал еще; она собрала последнее и выслала еще. Не
прошло шести недель после вторичной присылки, он попросил
в третий раз, будто на краски для портрета, заказанного ему княгиней Тертерешеневой. Татьяна Борисовна отказала. «
В таком случае, — написал он ей, — я намерен приехать к вам
в деревню для поправления моего здоровья». И действительно,
в мае месяце того же года Андрюша вернулся
в Малые Брыки.
А у нас на
деревне такие, брат, слухи
ходили, что, мол, белые волки по земле побегут, людей есть будут, хищная птица полетит, а то и самого Тришку [
В поверье о «Тришке», вероятно, отозвалось сказание об антихристе.
От гольдских фанз шли 2 пути. Один был кружной, по левому берегу Улахе, и вел на Ното, другой шел
в юго-восточном направлении, мимо гор Хуанихеза и Игыдинза. Мы выбрали последний. Решено было все грузы отправить на лодках с гольдами вверх по Улахе, а самим переправиться через реку и по долине Хуанихезы выйти к поселку Загорному, а оттуда с легкими вьюками
пройти напрямик
в деревню Кокшаровку.
Деревня Нотохоуза — одно из самых старых китайских поселений
в Уссурийском крае. Во времена Венюкова (1857 год) сюда со всех сторон стекались золотопромышленники, искатели женьшеня, охотники и звероловы. Старинный путь, которым уссурийские манзы сообщались с постом Ольги, лежал именно здесь. Вьючные караваны их шли мимо Ното по реке Фудзину через Сихотэ-Алинь к морю. Этой дорогой предстояло теперь
пройти и нам.
Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил
в вагоне, по дороге из Вены
в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами,
в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и
в городах и
в селах,
ходил пешком из
деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу,
в немецкие провинции Австрии, теперь едет
в Баварию, оттуда
в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет
в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже
в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится
в Россию, потому что, кажется,
в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
В деревнях и маленьких городках у станционных смотрителей есть комната для проезжих.
В больших городах все останавливаются
в гостиницах, и у смотрителей нет ничего для проезжающих. Меня привели
в почтовую канцелярию. Станционный смотритель показал мне свою комнату;
в ней были дети и женщины, больной старик не
сходил с постели, — мне решительно не было угла переодеться. Я написал письмо к жандармскому генералу и просил его отвести комнату где-нибудь, для того чтоб обогреться и высушить платье.
«…Представь себе дурную погоду, страшную стужу, ветер, дождь, пасмурное, какое-то без выражения небо, прегадкую маленькую комнату, из которой, кажется, сейчас вынесли покойника, а тут эти дети без цели, даже без удовольствия, шумят, кричат, ломают и марают все близкое; да хорошо бы еще, если б только можно было глядеть на этих детей, а когда заставляют быть
в их среде», — пишет она
в одном письме из
деревни, куда княгиня уезжала летом, и продолжает: «У нас сидят три старухи, и все три рассказывают, как их покойники были
в параличе, как они за ними
ходили — а и без того холодно».
Кажется, что едем. Отец мой говорил Сенатору, что очень хотелось бы ему отдохнуть
в деревне и что хозяйство требует его присмотра, но опять
проходили недели.
В деревне он
ходил в церковь и принимал священника, но это больше из светско-правительственных целей, нежели из богобоязненных.
Там, где-то
в закоптелых канцеляриях, через которые мы спешим
пройти, обтерханные люди пишут — пишут на серой бумаге, переписывают на гербовую, и лица, семьи, целые
деревни обижены, испуганы, разорены.
…
В Москву я из
деревни приехал
в Великий пост; снег почти
сошел, полозья режут по камням, фонари тускло отсвечиваются
в темных лужах, и пристяжная бросает прямо
в лицо мороженую грязь огромными кусками. А ведь престранное дело:
в Москве только что весна установится, дней пять
пройдут сухих, и вместо грязи какие-то облака пыли летят
в глаза, першит, и полицмейстер, стоя озабоченно на дрожках, показывает с неудовольствием на пыль — а полицейские суетятся и посыпают каким-то толченым кирпичом от пыли!»
В то время
ходили слухи о секте «бегунов», которая переходила из
деревни в деревню, взыскуя вышнего градаи скрываясь от преследования властей
в овинах и подпольях крестьянских домов.
Тем не менее на первый раз она решилась быть снисходительною. Матренку
сослали на скотную и, когда она оправилась, возвратили
в девичью. А приблудного сына окрестили, назвали Макаром (всех приблудных называли этим именем) и отдали
в деревню к бездетному мужику «
в дети».
Ходил он
в деревне по будням
в широком синем затрапезном сюртуке,
в серых нанковых штанах и
в туфлях на босу ногу.
Ежели, например,
в вологодскую
деревню, то, сказывают, там мужики исправные, и девушка Наташа, которую туда, тоже за такие дела, замуж выдали, писала, что живет с мужем хорошо, ест досыта и завсе зимой
в лисьей шубе
ходит.
В Москве у матушки был свой крепостной фактотум, крестьянин Силантий Стрелков, который заведовал всеми ее делами: наблюдал за крестьянами и дворовыми, ходившими по оброку, взыскивал с них дани,
ходил по присутственным местам за справками, вносил деньги
в опекунский совет, покупал для
деревни провизию и проч.
Весь этот процесс ассимиляции я незаметно пережил впоследствии, но повторяю: с первого раза
деревня,
в ее будничном виде,
прошла мимо меня, не произведя никакого впечатления.
Подняли у коляски фордек, и лошади побежали рысью. Мы миновали несколько
деревень, и матушка неоднократно покушалась остановиться, чтоб переждать грозу. Но всякий раз надежда: авось
пройдет! — ободряла ее. Сколько брани вылилось тут на голову тетеньки Анфисы Порфирьевны — этого ни
в сказках сказать, ни пером описать.
Тот красивый подъем всех сил, который Серафима переживала сейчас после замужества, давно миновал, сменившись нормальным существованием. Первые радости материнства тоже
прошли, и Серафима иногда испытывала приступы беспричинной скуки. Пять лет выжили
в деревне. Довольно. Особенно сильно повлияла на Серафиму поездка
в Заполье на свадьбу Харитины.
В городе все жили и веселились, а
в деревне только со скуки пропадай.
Скитники переночевали у какого-то знакомого Михею Зотычу мужичка. Голод чувствовался и
в Суслоне, хотя и
в меньшей степени, чем
в окрестных
деревнях. Зато суслонцев одолевали соседи. Каждое утро под окнами
проходили вереницы голодающих. Михей Зотыч сидел все утро у окна, подавал купленный хлеб и считал голодных.
Но, ставя бога грозно и высоко над людьми, он, как и бабушка, тоже вовлекал его во все свои дела, — и его и бесчисленное множество святых угодников. Бабушка же как будто совсем не знала угодников, кроме Николы, Юрия, Фрола и Лавра, хотя они тоже были очень добрые и близкие людям:
ходили по
деревням и городам, вмешиваясь
в жизнь людей, обладая всеми свойствами их. Дедовы же святые были почти все мученики, они свергали идолов, спорили с римскими царями, и за это их пытали, жгли, сдирали с них кожу.
Его немой племянник уехал
в деревню жениться; Петр жил один над конюшней,
в низенькой конуре с крошечным окном, полной густым запахом прелой кожи, дегтя, пота и табака, — из-за этого запаха я никогда не
ходил к нему
в жилище. Спал он теперь, не гася лампу, что очень не нравилось деду.
В тот же день послано было письмо
в город, но пока инструмент был куплен и привезен из города
в деревню, должно было
пройти не менее двух-трех недель.